Это было недавно, это было давно

Павел Назарович Селезнев ушел на фронт 17 октября 1941 года. Участвовал в боях за Сталинград. Прошел дорогами войны Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Австрию. Был связистом: командиром отделения связи — в начале войны, помощником начальника штаба полка по связи — в её конце. Награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны II-й степени, восьмью медалями. Вернулся домой в мае 1946 г.

Валентина Николаевна сохранила все письма, которые послал ей с фронта муж. Их много, маленьких бумажных треугольников. Каждый — как птица, выпорхнувшая из дальнего–дальнего дня.

Как раз перед самой войной они поженились. Оба тогда работали в Ухтымской сельской школе Богородского района. Павел Назарович был директором этой школы, преподавал математику, физику. Валентина Николаевна учила детей русскому языку и литературе. Их жизнь складывалась счастливо. Да и что еще надо для счастья, если есть молодость, любовь, прекрасные друзья, замечательная работа, — и всё только начинается! И светлы мечты, чисты помыслы, ясны надежды.

А потом были годы войны. Годы разлуки, тревог, лишений, мужества. И шли письма... Мы договорились, что вместе почитаем их, а Валентина Николаевна расскажет, как жила сама, как растила дочь Танюшу, которая родилась, когда Павел Назарович был уже на фронте, как ждала и как встретила мужа с войны. Итак...

1942 год.

Он:

— Дорогая Валя, здравствуй! Вчера послал тебе лирическое письмо. Хотел написать что-нибудь хорошее, теплое, ободряющее, но кажется, не сумел. Надо быть великим мастером слова, например, как Тургенев, чтобы высказать на бумаге все возвышенные чувства, которыми переполнена душа. Ты, может быть, скажешь: вот, разболтался неизвестно о чем, а я тут майся с Танюшей, не спи и т.д. Правда, ты так не думаешь, но я почему-то считаю себя крайне виноватым перед тобой и даже не имею возможности загладить свою вину заботой о тебе и нашей дочурке... Вчера получил письмо от Александры Сергеевны (директора школы, где работала Валентина Николаевна. — Прим. авт.). Знаешь, как хорошо она отзывается о тебе. Пишет, что ты внимательная, заботливая мать, любящая и достойная жена. Наверное, поругаешь меня. Я, кажется, хватил через край, волнуясь за тебя: попросил Александру Сергеевну поддерживать вас, а ведь она так занята. Боюсь, своими просьбами ставлю ее в сложное положение и чувствую себя неловко... Узнал из твоего письма, что Соня (подруга Валентины Николаевны, сейчас живет в Кирове. — Прим. авт.) переживает отъезд Анатолия. Передай ей, что я очень ее понимаю, но советую быть тверже духом, не впадать в отчаяние, быть гордой и спокойной... Хотел бы, чтобы вы не слишком беспокоились обо мне и хорошенько поняли, что если от меня нет письма, то это не значит, что со мной случилось несчастье, а просто нет возможности черкнуть вам... Вот уже полтора месяца нахожусь на передовой. Идут беспрерывные бои. Много испытано и перенесено, но об этом — когда-нибудь после. Одно только скажу: как героичен, храбр и смел наш русский человек! Раньше я, как и ты, Валя, знал это из истории. А вот сейчас убедился воочию. Даже сам в себе нахожу эти черты, о чем раньше даже и не подозревал... Бои здесь предстоят упорные. На нашем участке враг пытается прорваться и бросает много сил. Но, конечно, его попытки безуспешны. Здесь он разобьет свою дурацкую голову о нашу стойкость и выдержку... Часто вспоминаю о вас, о родных, о работе. Как поживает наша дочурка? Каковы ее успехи и здоровье? Уже, наверное, начинает звать маму (о папе пока умолчим) настоящим языком и делится с ней своими впечатлениями не плачем и писком, а жестами, словами, улыбками. Поцелуй ее за меня и скажи: пусть растет на радость папе и маме умной, скромной, хорошей. Пока, дорогая. Крепко обнимаю, целую.

Она:

— Как я жила в 42-м? В январе родилась Таня. Соня с мужем забрали нас из роддома, Толя, помню, нес Танюшку. Поселилась я у них. В феврале уже вышла на работу. Няни не было. Оставляла коляску с дочкой в комнате у печки и уходила на уроки. Комната не запиралась. Все заходили. Кто даст плачущей Танюше соску, кто покачает. Было голодно. Выдавали по 400 граммов хлеба. Я очень хотела уехать в Яранский район к маме, но такая возможность предоставилась только в июле, раньше не отпускали. До Тужи мы доехали на попутной машине, а дальше пришлось добираться пешком. В Абрамычах, где мне обещали работу, места не оказалось. Стала работать в Пушкино пионервожатой и учителем начальных классов. Жила в школе. Комната маленькая: кровать, стол, окно. Со мной была Нина, сестра мужа. Втроем и спали на кровати — она, я, Танюшка. На подготовку к урокам давали четушку керосина, в остальное время пользовались коптилкой. Сами пекли хлеб. Муки получали по 8 килограммов в месяц. Но я немножко заработала: жала ячмень в колхозе. Сжала, неумеха, только полгектара, получила за это 3 пуда зерна. Меняла рубашки Павла на молоко для дочки, ее пеленки — на картошку. Однажды пришел от него перевод на 200 рублей. На эти деньги можно было купить полпуда картофеля. Что говорить! Жили как могли. Я писала каждый день письма. Ждала его писем и всегда боялась: а вдруг... Радио не было. Газеты читать ходили в отделение связи, а сводки Информбюро нам передавали по телефону.

1943 год.

Он:

— Дорогие Валя и Танюша! Сегодняшний день в моей жизни и в жизни моих боевых друзей ознаменован замечательной победой. Мы с боем заняли крупный населенный пункт. Фрицы драпали от нас. А население радостно встречало своих освободителей. Какое приятное чувство охватывает, когда видишь лица, орошаемые слезами счастья... Хоть бы на один день заглянуть к вам, повидать вас, прижать к своей груди, поцеловать. Как это пока несбыточно! Возьмем же себя в руки, милая Валя, и твердо, уверенно и спокойно будем ожидать лучших дней. Скоро исполнится два года с момента моего отъезда. Пока жив, здоров, остаюсь тем же самым Павлушей, каким ты меня знала. Надеюсь, таким же и предстану перед тобой в недалеком будущем, ибо все события говорят за то, что приближается полный разгром гитлеровской армии... Сижу сейчас в окопчике и думаю, что я сделал полезного за эти два года. Защиту своего Отечества не беру в расчет, это долг каждого. Но если это выкинуть, то остается... пустота, ноль. Как я, наверное, убог сейчас. Если б ты взглянула на меня, моя милая девочка, то побоялась бы обнять, а предложила пройти не меньше, как трехдневную санобработку. Ты только не пугайся. Бывает, когда вполне доступны такие человеческие удовольствия, как ежедневное умывание, бритье, баня и проч. Но бывает, что это невозможно. О войне писать вообще не особенно удобно. Да и тебе не будет легче, если ты узнаешь, что сейчас над моей головой воют снаряды и земля содрогает ся от их взрывов, причем все так близко. И это обычная картина. В иные часы краски военной музыки сгущаются до предела, и тогда остается единственное всеохватывающее чувство — жить... После жестокой и долгой битвы люди сваливаются в бесчувственном сне. Но не думай, дорогая, что все дни так мучительны и тяжелы. Нет! Ведь мы побеждали и шли вперед. Шли победным маршем по освобожденной земле... Пишите о себе. Как Танюша? Поцелуй ее за меня. Остается пожелать вам всего самого наилучшего. А Танюше дополнительно — успехов в развитии речи, ума и изящества, необходимых будущей красавице. Так ведь, мамочка? Вот и скажи это дочурке. Крепко целую.

Она:

— В Новый год мы устроили в школе праздник. Собрались ученики, их родители, педагоги. Читали сообщения с фронта, поздравляли друг друга, а потом было угощение — овсяный кисель и чай. Зимой жили трудно. В школе не хватало дров. Однажды даже вывозили их по насту из леса, из Барышевской рощи. А уполномоченный лесхоза, увидев, что у нас нет хорошего топора, привез нам колун. Осенью меня назначили директором Абрамычевской школы. Прежнего, Доната Иннокентьевича Сибирцева, арестовали. Их семья приехала из Борисоглебска Воронежской области. Отец Доната Иннокентьевича, Иннокентий Николаевич, был инженером парфюмерной промышленности, знал два иностранных языка и тоже преподавал. Оба были большими эрудитами и умницами. Я у них многому научилась, особенно — дисциплинированности в работе. Когда Сибирцева арестовали, за мной приехали на лошади из НКВД. Спрашивали, какую он вел подрывную деятельность. Я была очень напугана, но все-таки ответила, что никакой, ведь это было правдой. Летом мы с Ниной отправились на родину мужа — в д. Куракино. Сто километров шли пешком. Мой отец сделал для Тани тележку из окучника на одном колесике. Везли ее на этой тележке. Помню, в с. Потняк священник дал для дочки молока. В Куракине мы насобирали грибов, малины, насушили и очень радовались — будет что есть, ведь картошки своей уже насадили, а теперь еще и это богатство. Новый учебный год начался с работы в колхозе: в каждой деревне у нас трудилась бригада ребят с учителем. В основном убирали лен — в любую погоду. Но хорошие вести с фронта поднимали настроение, и жизнь казалась не такой уж и трудной.

1944 год.

Он:

— Я не мог написать тебе в течение целого месяца и представляю, как трудно переносила ты мое молчание. Но ничего, славная девочка, твой Павлуша благополучно перебрался на другой берег Днепра. Если будут писать историю Великой Отечественной войны, то бои за Днепр войдут в нее как самые яркие страницы, от начала до конца насыщенные беспримерной героикой и мужеством. Коль судьба будет к нам настолько милостивой, что мы встретимся вновь, как-нибудь потом расскажу обо всем, что я здесь видел... А ты напрасно скромничаешь, говоришь, что писать не о чем. Это тебе так кажется. Мне интересно решительно все. Я так давно не был в школе и так скучаю по своей профессии, что даже трудно выразить это словами! Так что пиши, дорогая, больше. Но Боже упаси, если ты будешь отрывать для писем время от сна и отдыха! Храни свое здоровье, береги себя. Еще впереди много-много дней, когда будет тихая, мирная жизнь, когда после прекрасного творческого труда люди будут не менее прекрасно отдыхать. И вот тогда наше здоровье будет нужно более всего, ибо больной человек не может вдохновенно работать и беззаботно веселиться. Но я, кажется, заговорился и забыл о дочурке. Как она поживает? Знаешь, я ей завидую. Подумать только — и купается, и в кроватке спит, и маму каждый день видит! Слышишь, Танюша, я тебе очень завидую! Уж и побалакаем мы с тобой когда-нибудь... Сижу сейчас в богатом венгерском особняке. Хозяин сбежал, оставив все свое добро. Наигрываю на пианино знаменитые «Дунайские волны». Должен тебе сказать, что эти самые волны мне приходится даже видеть. Один день проходит за другим. Иногда разгорится жаркий бой, иногда — затишье. Так и идет время. Как мы ни спешим, ни торопимся и творим поистине чудеса, до конца войны и до нашей встречи еще очень далеко. Ах, какой это будет счастливый день!

Она:

— В том году к нам в школу приехал инспектор из облоно и заметил, что у меня заштопан сарафан. А наш физрук Екатерина Ивановна вела уроки в зеленых штанах, сшитых из одеяла. Видя такое бедствие, он похлопотал о нас, и нам выделили материал на юбки — черный, шерстяной, настоящий. Вот была радость! В школе нас работало 12 человек. В основном — молодые педагоги. Готовили концерты, постановки. Председатель сельсовета П.С. Зыков хорошо играл на гармони и был у нас аккомпаниатором. В свободное от уроков время мы постоянно ходили по деревням за три–четыре километра — почитать людям письма, газеты, рассказать о событиях на фронте. Боялись дезертиров, что скрывались в наших лесах, но все равно ходили. А молодежь бегала на вечерки в Николу. Бывало, собираются, и мы, старшие, им наказываем, чтобы организовывали игры, учили хорошие песни, несли культуру... Весной мы стали недосчитываться наших учеников. Помню, трех братьев из Майоровского колхоза наняли пасти скот. Отец на фронте, мать одна, пятеро ребятишек. Как-то надо жить. Это все понимали, и учительница стала проводить для мальчиков индивидуальные уроки в поле. Пока стадо отдыхает, она с ними занимается. В те годы чувство самоотверженности было присуще всем. Мы, учителя, для себя ничего не просили, наоборот, стремились больше дать другим. Как-то раз Ходыкин из райвоенкомата приехал проверить, как у нас преподается военное дело. Пора обедать, приглашаю его: садитесь, поешьте, а он отвечает: «Хочу. Но не буду». Знал, что продуктов нам самим не хватает, потому и отказался. Такое было время... Идешь в райцентр, туфли в руках несешь, возле города обуешься, потом на том же месте разуешься и обратно босиком.

1945 год.

Он:

— Фрицам сейчас некуда рваться. Все ихнее паршивое отродье побили. Сделали свое дело — и точка. Как они ни свирепствовали, ни скрежетали своей броней, но победили мы... Эти последние недели я был в боях. Москва нам салютовала, а Сталин благодарил. Сейчас дали немного отдохнуть. Вчера утром выезжал на легковой машине из города. Как живописны и привлекательны здешние места! Только сейчас я обратил внимание, что уже весна. Цветущие фруктовые сады окаймляют шоссе, зеленый лес расстилается по отрогам Карпат. Невольно вспоминаются Штраус и его «Венский вальс». Ты, наверное, помнишь то место из «Большого вальса», когда он и она едут на фаэтоне по лесу, а кучер играет на дудочке, перекликаясь с соловьиной трелью. Как это ни странно, но я ехал по тому самому месту и действительно слышал весеннюю песнь венского соловья. Да, какова судьба человека! Куда она только ни забросит! Но для всех нас сейчас магическим стало слово «Россия». Ни одна страна не стоит ломаного гроша по сравнению с Россией, в этом я убедился... Да, дорогая, если раньше я говорил тебе в письмах, что вот пройдет война, и мы встретимся, так этому я сам ни крошечки не верил, просто старался ободрить тебя. Но сейчас есть все основания верить. Союзники близко. Еще день, другой — и всё. Интересные явления происходят в природе: с запада надвигаются темные тучи, они разражаются грозой над логовом зверя и сметают с лица земли его проклятое наследие; вот эти тучи подходят совсем близко к нам, и я уже слышу их громовые раскаты, но не боюсь их, иду им навстречу и знаю, что, вылив свой гнев на врага, они встретят меня улыбающимся, освещенным яркими лучами солнца миром... Ни о чем не беспокойся. Целую. До встречи.

Она:

— 9 мая... Никогда не забыть. По улице бежит работница сельсовета, машет руками. Мы: «Что случилось?» Она: «Война, война кончилась!» Вскоре приехал председатель сельсовета, рассказывает, а я слушаю его и плачу. Через много лет мы с моей бывшей ученицей вспоминали этот день. Она мне призналась: «Мы удивлялись: чего это директор слезы льет? Только позже мне стало понятно, почему вы плакали». А 18 октября Павел приехал в отпуск. Дочь, когда узнала, что едет папа, все гадала, кого он сначала поцелует — ее или меня. Так уж вышло, что я первой выбежала к нему навстречу. Зато Таня тогда впервые попробовала сахар, конфеты, и они ей очень понравились.

Вот и весь рассказ. О войне написано немало. Но мне хотелось, чтобы вы поняли этих двух людей, переживших ее, посочувствовали им. Надеюсь, так и произошло.