День победы я встретил вблизи военно-морской базы Свинемюнде. Но уже в июле меня направили в г. Росток в учебный дивизион. Получив сержантские погоны, с группой ребят я был послан нести гарнизонную службу в Нюрнберг, где начал свою работу Международный трибунал над главными фашистскими преступни ками. Вместе со мной на новом месте службы оказался мой неразлучный боевой друг и земляк Александр Захаров.
Вместе с Захаровым меня зачислили в первую команду Героя Советского Союза майора Неустроева. В нашу задачу входила охрана внутренней территории и помещений Дворца юстиции, вывод подсудимых на прогулку, охрана их в тюремных камерах и во время процесса.
В десятых числах декабря нас разместили для житья и службы в караульное помещение тюрьмы. По соседству оказались команды американцев и англичан. Караульная форма была такой же, как у союзников: легкая белая каска, френч и брюки стального цвета. Брюки оканчивались запястьем и цельной желтой обмоткой типа «гетр». На ногах — черные ботинки с бесшумной подошвой. Форму дополняли желтая блузка с коричневым галстуком и белые перчатки.
Первые десять дней я нес патрульную службу на тюремной стене и тюремном саду. Потом — в тюремном коридоре у стереоскопи ческих глазков камер преступников. В коридоре, напоминавшем букву «Т», находилось 142 одиночных камеры, расположенных друг против друга. Каждому часовому поручалась охрана десяти камер. В них имелись небольшой стол, кровать (только у Геринга был почему-то деревянный топчан) и умывальник. Солнечного света нет.
Наша задача состояла в том, чтобы заключенные строго выполняли режим и порядок, установленный законом. Смена караула осуществлялась по специальному расписанию.
Здесь я близко увидел тех, кто принес страшное горе и страдания миллионам ни в чем не повинных людей, на чьей совести лежат десятки миллионов загубленных жизней.
Вот разминается по камере бывшее второе лицо рейха квадратный Геринг. На нем широчайшая пижама и брюки неопределенного цвета. Много сидит и пишет Рибентроп. Делает бумажные игрушки и любит долго умываться долговязый, сухой со шрамом на лице палач Кальтербруннер. Каждый ведет себя по-разному. Я рассказываю то, что видел своими глазами за пять часов в сутки в течение примерно трех недель и что сохранилось в моей памяти.
В первых числах января 1946 года заседания суда были приостановлены примерно дней на десять. Как нам объяснили командиры, на рождественские праздники.
Потом заседания Международного трибунала начались вновь. Мне и некоторым моим товарищам уже доверили нести караульную службу в литерном наряде, то есть охранять подсудимых непосредственно в зале заседаний суда.
Первая смена. Следуя за разводящим, я в составе наряда из шести человек с волнением вхожу в зал. Сменили американский наряд. Мой пост оказался у третьего литера. Зал переполнен. Впереди за столами сидят союзные судьи, среди них наш главный обвинитель генерал Руденко, впоследствии — Генеральный прокурор СССР. На галерке — сотни журналистов, гости. Справа сидят защитники подсудимых, а перед нами, часовыми, в два ряда — подсудимые, ровно в полуметре от нас. За креслами подсудимых была проведена белая линия, носок ботинка охранника должен был точно касаться её кромки.
Я никогда не мог подумать и предположить, что мне, простому деревенскому парню, Родина доверит охрану главных военных преступников, тех, кого наш народ, наша доблестная армия посадили на скамью подсудимых.
Шли дни, но нашей смене еще не приходилось слышать выступления советского обвинителя. У всех сидящих в зале были наушники, и каждый имел возможность слушать выступление на своем языке. Нам этого не полагалось.
Смена производилась каждый час, определенной системы чередования не было. То мы сменяли англичан, то они нас и т. д. За время охраны в зале я всего два раза слышал выступление на русском языке. Это выступление генерала Руденко, и то минут десять. Его речь была обращена, видимо, к фельдмаршалу Кейтелю, ибо тот все время ерзал в кресле чуть левее меня. Второй раз во время смены караула, которая происходила бесшумно, наш судья Никитченко вел диалог с Функом, который занимался в войну вывозом из оккупированных стран рабочей силы в Германию. Функ, видимо, отпирался. Никитченко гневно и четко ему говорит (привожу почти дословно): «Ты, рыжий карлик с сонными глазами удава, по чьему прямому указанию юноши и девушки Украины, Белоруссии, Польши, Чехословакии и других стран угонялись на невольничьи рынки Европы, и ты еще строишь из себя ангела?!» Действительно, Функ внешне был именно таким, каким обрисовал его наш судья.
Кажется, 24 января 1946 года к нам пришла смена. Команда была в приподнятом настроении. Вечером в караульное помещение прибыли писатель Борис Полевой и фотокорреспондент Виктор Темин. Борис Николаевич только что приехал из Москвы и рассказал нам, как живет советский народ, как страна залечивает раны, нанесенные войной. А Виктор Темин на прощание нас всех сфотографи ровал, но, к сожалению, эта фотография где-то затерялась.
Валентин Бакшаев,