Валерий Викторович Вяткин родился 27 мая 1956 года в Яранске. Закончил среднюю школу №2, экономический факультет Пермского Государственного университета. В порядке самообразования много занимался биологией, особенно орнитологией. Краевед.
Работал экономистом, инженером-математиком, юрисконсультом, секретарём управляющего Пермской епархией, историком. Преподавал политэкономию, право, математические методы в экономике в различных учебных заведениях г.Перми: государственной медицинской академии, химико-технологическом и авиационном техникумах. В настоящее время исполнительный секретарь Межконфессионального консультативного комитета Пермской области и учитель истории в одной из пермских школ. Приглашён на гуманитарный факультет Пермского государственного политехнического университета преподавать историю Пермской епархии.
В 2000 году участвовал в работе Межрелигиозного миротворческого форума в Москве. Выступает на международных научно-практических конференциях. Автор серии книг по истории Русской Православной церкви. Самая известная из них — «Жизнеописание преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Фёдоровны».
Имеет ряд наград Русской православной церкви, в том числе Орден преподобного Сергия Радонежского.
В нашем сборнике Валерий Викторович выступает как автор миниатюр, значительная часть которых создана под впечатлением от природы Яранского края.
«...И коршуны будут собираться один к другому»
Ис. 34, 15.
В местах, где случается пахота или косовица, нередко собирается по несколько коршунов: здесь им легче отыскивать себе пищу.
Как-то прекрасным июньским днем я отдыхал на лугу возле реки. На моих глазах началось сенокошение. Не замедлили появиться и коршуны.
Наблюдая за их неспешным парением, обласканный солнцем и приятно оглушенный гудением шмелей, я предался благодатным ощущениям, которые мало-помалу полностью овладели мною. Тем временем легкие серебристые облачка медленно двигались по ясному небосклону. Хороша эта неспешность в тебе самом и в окружающей природе!
Приятно было внимать и пряной горчинке тысячелистника, и медовому запаху таволги, который время от времени приносил из низинки робкий ветерок, и ненавязчивым ароматам других трав. Кротко голубело небо, покорно ложились на землю подкошенные травы. А коршуны все кружили и кружили.
На верхушке цветущего конского щавеля попевал свою изящную и негромкую песенку дубровник. Красиво сочеталась нежная неброская зелень цветов щавеля с насыщенной желтизной грудки и брюшка дубровника. «Хили-тили, хили-тили...» — струилась в разогретом воздухе его мелодия. Легкие стрекозы шевелили стебельки созревающих луговых злаков. А коршуны все кружили и кружили...
Солнце добралось до зенита. Все ощутимее становился запах скошенной травы. Более задумчивыми, чем раньше, казались склоненные над рекой ракиты. А коршуны все кружили и кружили...
Возможностью наблюдать за чеканами я особенно дорожу, когда отомрет большинство луговых цветов. Устраиваясь на вершинках высоких луговых растений, чеканы как бы оживляют участки некошеных пересохших трав.
У лугового чекана круто изогнутые широкие белые «брови». За счет такого украшения чекан кажется улыбающимся или, по крайней мере, располагающим всегда хорошим настроением.
Вчера я приходил к чеканам: прелестные были минуты. Я шел по тропинке — улыбка светилась на васильке, на пижме, на репейнике...
Чеканы не беспокоились при моем приближении, как в пору выведения птенцов; не слышно было характерного им «чек-чек-чек...» Они спокойно смотрели на меня и... улыбались.
А в сегодняшний день их уже нет. Грустно как-то и пусто. Лишь только бабочки траурницы летают над пожухшей травой.
Если ранним летом Вы попадете под дождь в лесу, то не огорчайтесь. Когда занавес из дождевых облаков начнет раздвигаться и обновится лицо земли, Вы по-особому услышите, как будет капать с деревьев влага.
«Цилп-цалп, цилп-цалп...» — зазвучит где-то недалеко от Вас. Это пеночка-капелька (она же теньковка), исполняя свою нехитрую, но очень радостную песенку, примется настраивать Вас внимать падающим каплям.
В некоторые из них заглянет солнечный луч — и те преиспещрятся радужными переливами, как душа человека, открытая горнему, — красотой.
«Цилп-цалп, цилп-цалп...» — раздастся еще ближе.
В такт этой песне будут вздрагивать, точно от чрезмерной свежести, былинки и листья мелких трав, принимающих на себя летящие капли.
Вы попадете в добрый стих, и Вам почудится, что каждая частица брызг, образуемых от ударов капель о ветви и обнаженные корни, унесет с собой какой-то один цвет радуги и, пав на землю, определит место будущему цветку: красному, желтому, голубому...
Ранним перволетьем, когда зажигает свои синие свечи живучка и ярко-желтые — зеленчук, наша березовая роща особенно привлекательна. Полагаю, что свой знаменитый «Вальс цветов» Чайковский написал под большим впечатлением от подобных уголков России.
В пору молодого лета роща просто очаровательна. Именно в это время ветви старых берез, как бы поддерживающие лазурный небосвод, кому-то могут пригрезиться готическими нервюрами, а стволы — мраморными колоннами. Все же давайте откажемся от подобных эпитетов. Что нам до холодной готики! Да и красоту березового «мрамора» не передашь сравнением с другими сортами этого камня. Не надо громких слов: ведь в роще уже начался вальс.
Вероники, незабудки, звездчатки уже приступили к очередному туру, образуя однородные группы. На фоне нежно-зеленых ковров особенно заметны белые бальные платья звездчаток. Там, где они танцуют, белым-бело. А вот Вы увидели голубое облачко. Это незабудки. Их костюмы, украшенные ярко-желтыми бантами, представляют цвета неба и созревшей пшеницы. На большем отдалении друг от друга кружатся пары вероник.
«Ангажируйте, ангажируйте...» — призывает сияющее солнце. Без перерывов звучит оркестр, где на флейте играет иволга, на фаготе — шмель, на ударных — дятел. То там, то здесь угощают вкуснейшим нектаром. Праздник продолжается.
Каждой осенью, когда уже заложены основы будущей жизни, в природе опять наступает время любви. Нет, не той многоголосой и буйной, что звучит радостным гимном весной. Осенняя любовь — это прощание.
Загораются красные «маки» в кронах осин и черемух, колера бордовых георгинов принимают листья вяза, желтых — березы. Несмотря на близость холодов, цветет в теплую осень спирея, другие уже давшие плоды деревья и кустарники. На весенние токовища возвращаются тетерева. Спешит к своей подруге на призывный голос рябчик.
Не ради новых выводков по-весеннему ведут себя осенью птицы и звери. Такое поведение диктуют законы осенней любви, которая как воспоминание о любви прошедшей.
Для многих она больше не повторится. Не потому ли всюду ощутима тихая кроткая грусть, особенно слышная в голосах улетающих гусей и журавлей...
Грозовой ливень со шквалистым ветром был позади. Отработанные мрачные тучи еще напоминали о непогоде. Однако на них уже росли прорехи, через которые виднелась как бы обновленная небесная лазурь. Занималась радуга. Деревья, словно утомленные сопротивлением стихии, молчали, опустив ветви. Выдались минуты целительной тишины.
Вот на ветхой околице поместился реполов: огляделся по сторонам и начал свою негромкую песню. Маленький певун, конечно, не покушался на тишину: он насыщал ее прозрачными красками, какими отличается мастерски выполненная акварель. Журчаще-свистящие куплеты его песни казались потому особенно приятными, что пел он «с листа», глядя на нотные строчки радуги.
В тот день путь мой пролегал вдоль межи ржаного поля. Склонившиеся полновесные колосья щекотали остями мое лицо. То там, то здесь среди желтеющих хлебных стеблей красиво мелькали васильки. Так шел я и любовался.
Но вот два растущих рядом василька заставили меня остановиться. О, как доверчиво и простодушно смотрели они, как будто это были голубые глаза когда-то существовавшей русоволосой красавицы, имя которой — Русь.
Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.А.Фет. Бабочка.
Первая моя встреча с бабочкой переливницей состоялась на опушке городского леса. Опустившись на влажную дорогу, на расстоянии достаточном, чтобы ее можно было хорошо разглядеть, она не долго играла для меня роль прекрасной незнакомки. Когда переливница раздвинула первоначально сложенные крылья, я увидел, как по ним растекся восхитительный фиолетово-синий отлив, который радовал взгляд, как прекрасное вино, наполнившее хрустальный сосуд.
Смежая и раскладывая свои бархатно-темные крылья, переливница просто покорила мое воображение — и я мысленно переносился то в пасмурный день, то в солнечное росистое утро, когда каждая былинка протягивает тебе горсть отменных бриллиантов. Казалось, что я смотрю какой-то необыкновенный слайд-фильм. Но нет: не два кадра было в том фильме — а гораздо больше. Каждый повтор приносил все новые образы, при всяком из которых я восхищенно шептал известные и, наверное, легкомысленные слова: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!».
Первоначальной осенью редкое дерево не вызывает желания восторгаться его красотой. Но тополек, растущий на дорожной обочине, приглянулся мне особенно: в его нижние ветви, расположенные невысоко над землей, вплелись стебли цветущего цикория, будто голубыми бантами украсив золотистые пряди умирающих листьев.
Однако печальной была красота этого тополька, как по-особому печальным бывает вид человека, когда он вдруг похорошеет в последние свои часы...
Вот и в песне готовящегося к отлету скворца не слышится ни радости, ни весенней удали. Облетев на прощание вместе со своей подругой знакомые места возле их весеннего жилища, он присел «на дорожку» и вполголоса спел те же самые весенние «куплеты» — но совсем по-другому: так негромко, для себя, читают любовные письма, когда любовь уже ушла навсегда.
Любо-дорого положить подчас взгляд на снег, бранный синими тенями. Любуясь же таковым на лесной полянке, в пору свадеб у клестов, можешь заметить на нем и посыпанные кое-где семена ели. Скромно угощеньице — да больно хороша скатерка. А если услышал песенку клеста, то считай, что побывал и на свадьбе, на которой хмелящий морозный воздух пьется вместе с играющими в нем мелкими искорками-звездочками, а солнечные лучи — как струны множества балалаек, на коих поигрывает подгулявший ветерок.
Случилось это однажды во второй половине июня, когда музыкой любви и благоухания полон и лес, и дол, когда день длинен и сладкоголос. Но мир полон контрастов.
Приближалась гроза. Уже попробовал свои силы ее посланник — нахрапистый ветер. Улицы городка пустели. На одной из них, расположенной в полукилометре от его окраины, граничащей с лесом, не было ни души. Где-то испуганно мычала корова. Тревожно лепетали кусты. Как осиновый лист, дрожал хвост у поместившейся на заборе горихвостки.
Воспользовавшись тем, что улица была пуста, в придорожных одуванчиках «орудовали» чижи. Прижимая с лета ногами к земле стебли созревших одуванчиков, они боком переступали к цветоложе и с исключительным проворством склевывали семена. Спешка была необычайной: дождь мог начаться в любую секунду, и, может быть, где-то в лесу чижей с нетерпением ждали их едва оперившиеся птенцы.
