Эта статья была впервые опубликована в рукописном журнале «Наш край» №15 Яранской школы взрослых в марте 1930 года. В нашем сборнике материал печатается с незначительными поправками.
Помню: года четыре тому назад у нас в деревне была свадьба. Дело происходило зимой, в месяц, когда женится свободная молодежь. В один вечер я с подругой отправилась к вдове Авдотье смотреть сватовство. У Авдотьи была хорошая дочь Настя, которую она в этот год решила отдать. Мы пришли и залезли на полати, откуда нам все было хорошо видно. В избе у них чисто, на заборке и простенках висели полотна и наспинники с кружевами и красивой вышивкой, стол покрыт красной скатертью, и на нем тарелка с семечками. Жених, его мать и отец сидели на лавке ближе к столу. А дальше их расположился мужик–сватун. Мы ожидали минуту, когда Настя должна выйти показаться жениху. Время не задлилось: минут через десять из-за шторы вышла Настя в новом розовом платье, шёлковом под булавку платке, с ужимкой, свойственной деревенским девушкам. Она поздоровалась со всеми и опять скрылась за штору. Когда Настя выходила, то жених, его родители и сватун внимательно смотрели за всеми ее движениями. Между тем сготовили самовар, принесли все, что нужно на стол, пригласили гостей, и Настя, усевшись против жениха, стала всех угощать. По наказу матери она старалась за столом вести себя как можно бодрее, но я заметила, что девушка сконфузилась. Покушав чаю, гости встали из-за стола, поблагодарив хозяев, и вышли из избы. «Зачем это?» — спросила я подруги. «Сговариваться, — пояснила она мне, — если понравится всем, возьмут».
Минут через десять гости вернулись, и сватун начал речь о живом товаре. Он объяснял, что ни жениха, ни невесту хулить нечем. За невесту просил шубу, шаль, всю одежду сполна. Я внимательно слушала каждое слово, и мне стало смешно, когда мать Насти заговорила о пятидесятирублевом запросе, ботинках с галошами и о самогоне на свадьбу, — все это она просила с жениха. «Настоящие торги, — подумала я, — зачем это в деревне продают девушек? Неужели никто не может прийти к мысли, что девушка не скот, а человек?» Отец жениха не сдавался на запрос Авдотьи, мать тоже что-то тараторила, а сватун долго уговаривал вдову. Хвалил характер жениха, хотя и сам, может, не знал его. Не забывал хвалить и Настю: «Знаю, знаю, девка на все бой: и на работу, и попеть, и поплясать. А жених — золото! И вся семья у них хорошая. Дом-то, дом! Скотины сколько! Мельница, масляный завод. Она у тебя что госпожа будет жить. Авдотья, отдавай!» — заключил он. Ходил за шторку к Насте и уговаривал. Долго рядились, но наконец продали Настю по задуманной вдовой цене. Все это окончилось молением Богу: мать, Настя, ее сестры, гости — все молились. Семья Насти плакала.
Жених и Настя ушли за штору. Сели у окна и повели разговоры. Сестры спешили с самоваром. Мать Насти и родители жениха уговаривались насчет второго вина, рукобитья и дня брака. Во время чая выпили бутылки две самогону, не знаю откуда взятого. Гости уехали часов в одиннадцать ночи, сватун был пьяный.
День брака назначили не ранее как недели через полторы. Дня через четыре девушки нашей деревни и двух соседних приходили слезить Настю. В нашей деревне и по сие время существует обычай выть и причитать просватанным невестам. В назначенный день девушки приходят к невесте, и она каждой подруге причитает:
Возлюбезная моя подруженька,
Не могла ты прийти в пору–времечко,
Не могла разговорить родного тятеньку (маменьку).
Отдает он меня, молодешеньку,
На чужую-то, дальнюю сторонушку.
Не повянет ли в поле травонька,
Не погибнет ли моя головушка
На чужой сторонушке!
Так Настя причитала каждой подружке и плакала. Подруги разговаривали ее и утешали словами: «Не ты первая — не ты последняя». Пока она не кончила причитания, девушки все сидели у нее и только к вечеру разошлись, рассуждая о девишнике и рукобитье. Рукобитье у нас бывает в канун брака. Дня за два до рукобитья, когда родня Авдотьи приезжала со вторым вином, был вечер для подруг Насти, которых приглашали ее сестры. На вечер жених приехал с сестрой и двумя девушками–родственницами. В этот день Настя не причитала, а принимала сама участие в игре в карты и танцах. Молодежь безостановочно плясала, девушки пели частушки, сопровождавшиеся поцелуями с парнями. У нас такой обычай: просватанная девушка не должна на вечере ни танцевать, ни целоваться с кем-либо, кроме жениха. Настя исполняла это все и не забывала менять платья, как полагается у нас в деревне. Вечер прошел благополучно и очень весело. В конце угощали пивом, а некоторых мужчин и самогоном. Все разошлись по домам довольные.
В доме Авдотьи шло приготовление к рукобитью и девишнику. Хозяйка варила пиво, пекла хлеб, сестры прибирали в избе, мыли стены и потолок. Настя собирала свою одежду, укладывала в сундуки и часто плакала. Гости приехали часа в два после обеда, и начался пир, оживляемый песнями захмелевших гостей. Настя сидела рядом с женихом, перед ней и всеми гостями лежали груды разных пирожков, сушек, белого хлеба и печений. В вазах стояли сласти и на тарелках тоже. Вдова беспрестанно угощала и извинялась за плохое угощение. Дядя Насти обносил мутным самогоном. Гости попили чаю, поужинали, а тем временем подоспели любимые подруги невесты, приглашенные ей самой под крылышко на рукобитье.
Минут через десять в избе вдовы раздавались визгливые голоса баб, поющих песни и величающих гостей, звуки гармошки, хлопанье в ладоши пляшущих и выкрики опьяневших. Жених, Настя и девушки играли в карты. Какой-то пьяный мужик–гость просил девушек взвеличать его. Девушки исполнили его просьбу и запели:
Как у чарочки у серебряной золотое донышко.
У Ивана–сударя у Михайловича дорогой ум–разум.
Где ни ходит, ни гуляет, все домой приходит,
К широкому двору подходит, за колечко берет,
Кольцо не простое, оно вито-сповитое, кольцо золотое:
«Катеринушка–свет, выйди меня встретить».
Не выходит, не встречает, все сына качает,
Она сына качает, замену дожидает.
Что замену дожидает — сноху молодую,
Что сноху молодую — гостью дорогую.
Девушки величали мужчин не одной, а разными песнями, которые я уже забыла. Потом они пели на величание женщин:
Еще по сеням, по сеночкам–переходочкам,
По частым переходочкам
Тут и ходила–похаживала
Молода жена–боярыня,
Что и Анушка Ивановна.
Она будила–спобуживала
Своего-то друга милого
И Павла Алексеевича:
«Уж ты встань, ты проснись, мой друг,
Отвязался твой добрый конь
От столба — столба дубовенького,
От вереюшки сосновенькой.
Он вскочил, вскочил во сад-огород,
Он стоптал–сломал зеленые сады,
Он с калиной, со малиной,
С черной ягоды смородины».
Далее полуночи веселились в доме вдовы, а потом, угостившись чаем, гости поехали домой. Настя в это время села на кухне к окну и стала что-то причитать с женихом. Она попрощалась ранее и сейчас вслед что-то говорила. В этом причитании как будто просила его, чтоб оставил ее у матери и сестер. Мне показалось очень странным то, что Настя сейчас была весела, а тут вдруг пустилась в вои. Зрители стояли в это время под окном, смеялись: «Жениха жаль, то и ревет». Девушки песнями проводили гостей, и тем закончилось рукобитье.
В день брака Настя встала часа в три утра и запела заунывную песню–жалобу матери, потом дяде, потом сестрам. Настя просила их, чтобы они встали–проснулись и посидели бы с ней последние часы–минуточки. Она жаловалась и обижалась на мать:
Возлюбезная моя маменька,
Что Авдотьюшка Семеновна,
И не жаль же тебе родной доченьки?
Или много я у тебя спила–съела?
Ты придешь, придешь на полосоньку
И вспомнишь не раз родную доченьку!
В этот день Насте было запрещено лазить на печку и здороваться за руку. Я и сейчас не могу понять, из каких соображений у темных баб создалось это поверье, что, если невеста залезет на печь, то будет весь год зябнуть. А поздоровается — унесут люди ее супружеское счастье. Как только рассвело, Настя стала причитать сестре, чтобы она сходила и позвала милых подруженек:
Возлюбезная моя сестрица
Еленушка Михайловна!
Ты сходи-ка к подруженькам,
Позови-ка их на девишник.
Они к вам-то придут во первый раз,
А ко мне-то, младе, во последние.
Сестра исполнила ее приказание, и через час или полтора в избе Авдотьи собрались одетые в лучшие платья бабы и девки. Настя причитала каждой девушке:
Милая подруженька, не стояла ли ты у воротушек?
Не держала ли ты за колечко?
Не познобила ли ты белы рученьки?
Что высказывала в этом причитании Настя, не знаю. Подруги собирались и усаживались за стол на покрытые войлоком и ковром скамейки. На стенах висели полотна, а пол был устлан соломой. Когда все собрались, Настя пошла просить благословения у матери, дяди, крестного и крестной. Она подходила к ним и кланялась в ноги, и приговаривала нараспев: «Благослови меня, родная маменька! Дядюшка!» и т.д. Они благословляли ее, обнимали, целовали, навзрыд плакали, давали ей денег, которые она должна была хранить на случай. Потом Настя села за стол между подругами и стала причитать:
Милые мои подруженьки,
Вы попойте песен жалобных
И прослезите родну маменьку.
Голову Насти держали, она сидела и плакала. Вся семья и зрители тоже плакали. Подруги, сидевшие за столом, запели первую девическую песню:
У ворот, у ворот новеньких
Тут стояли подруженьки,
Тут стояли голубушки,
Дожидались подруженьку,
Что Настасьюшку Михайловну.
Выходила ее сестрица,
Выходила, низко кланялась:
«Недосуг вашей подруженьке,
Её пропила маменька,
Не за сто рублей, а за тысячу,
Да за пивную чарочку!»
Настя плакала и призывала к столу мать, сестёр и всех родственников, и, обвив шею подошедшей сестры, она громко рыдала:
Возлюбезная моя сестрица,
Подойти ты ко столику дубовому,
Помоги ты моему горюшку!
Девушки пели много песен, но я все не запомнила, после заучила только несколько, которые и решила здесь написать:
Во саду было, во садике,
Во зелёном винограднике.
Раскачалася грушица,
Растужилася Настасьюшка,
Растужилася Михайловна
Перед своим — то родным дядюшкой:
— Уж ты дядюшка — свет родной,
Ты на что много вина берешь?
— Я не сына женить думаю,
Не невестушку в дом беру.
Я тебя, душа Настасьюшка,
Я тебя же во замуж отдаю,
За такого, за такого за детинушку
За Андрея Алексеевича.Собралися подруженьки,
Собралися голубушки
К своей-то подруженьке
Что к Настасьюшке Михайловне.
«Вы подруженьки–голубушки,
Вы попойте песен жалобных,
Прослезите родну маменьку (дядю, сестрицу).
У неё же сердце каменное,
Тремя замочками заперто,
Белой грудью запечатано».
Время близилось к минуте, когда сидящие по бокам Насти подруги должны были «отнять» у неё косу. Обычай этот заключается в том, что невеста заплетает заранее в косу крепкую ленту, обвивает её вокруг пальцев правой руки и сопротивляется, когда подруги начинают вырывать косу. Она причитает:
Милые мои подруженьки,
Вы за что на меня воспрогневались,
Стали рвать–порывать русу косыньку?
Девушки ещё пели до этого песню:
Говорили Настеньке в зелен сад не ходить:
— Ой, прогуляешь, Настасьюшка, маменьку свою!
— Ой, прогуляю, так двух наживу!
Потом пели, что прогуляет сестриц — ответ был тот же. Когда отнимали косу, пели:
Говорили Настеньке в зелен сад не ходить:
— Ой, прогуляешь. Настасьюшка, косыньку свою!
— Ой, прогуляю, так две наживу!
После этого сестры невесты одарили всех девушек лентами, конфетами и пряниками. Девушки запели:
Что вечор, вечор Настасьюшка,
Что вечор, вечор Михайловна
Слёзно плакала,
Во слезах, слезах слово молвила:
«Расступись, мать–сыра земля!
Ты раскройся, раскройсь, гробова доска!
Ты раскинься, раскинься, белое полотенечко!
Уж ты встань и встань, родной тятенька,
И приди ты, приди ко мне на свадебку!»
Настя в это время причитала:
Вы и слезоньки, вы горючие,
Вы скатитеся под гороньку,
Укатитеся под гороньку и на кладбище!
На кладбище есть могилушка,
Есть могилушка высокая со белым крестом,
В той могилушке родной тятенька.
Вы, слёзоньки горючие, пробейте
Землю–матушку, гробову доску!
Вы падите на грудь к тятеньке,
Расскажите моё горюшко.
Я думала, Настя заревется. Звуки этой песни были настолько трогательны, что я не выдержала и расплакалась. На дворе раздался колокольчик. Мы поняли, что приехал поезд с женихом. Девушки запели:
Что угрюм–угрюм, Андрей–господин,
Что угрюм–угрюм, Алексеевич–сударь?
Он и ездит мимо тестева двора,
Не заедешь к тестю в гости никогда.
Конь ударил копытами в ворота,
Воротечка растворилися, подворотня вынималася.
Он въезжает на широкий двор,
Подъезжает ко крашеному крылечушку.
Говорит он своей тёщеньке:
— Еще дома ль моя умница?
Если дома, то пошли её сюда.
Если спит, то разбудите.
А нет дома, то сходите по неё.Выходила душа Настасьюшка,
Выходила, низко кланялась:
— Ты пожалуй-ко, Андреюшка,
Что ко тятеньке во горенку,
А ко мне младой во светёлочку.
В это время племянник Насти держал дверь за скобку и не пускал дружку. Настю под руки увели за шторку, и там она бросилась матери на шею и обе во всю избу голосили. Девушки пели:
Гусь на плоте умывается,
Шелковым платочком утирается.
Андрей у ворот убивается,
Он просит–просит своё суженое, своё ряженое.
Вынесли ему пива жбан:
«Это не моё, это пир её».
Вывели ему коня с седлом:
«Это не моё. Это подвода её».
Вынесли ему сундуки с бельём:
«Это не моё. Это дары её».
Вывели ему Настасьюшку:
«Вот это моё сужено, ряжено!»
Пока дружка не пообещал гостинцев, племянник не пустил поезжан. (Участников свадебного поезда. — Ред.). Девушки ожидали гостинцев от дружки, а он, войдя в избу, приговаривал:
«Господи Иисусе Христе, боже наш, помилуй нас (три раза). Сват и сватьюшка, дома ли княгинюшка, в добром ли здравии?»
Мать и дядя ответили, что дома и здорова.
Дружка: «Наш князь молодой шлёт привет ей». Дружка вышел в сени и вернулся с гостинцами. Девушки пели песню, в которой обзывали сваху большеголовой сбивательницей. Дружка высыпал на стол сушки, девушки разобрали и вылезли из-за стола. Вместо них за столом очутились маленькие ребята–продавцы места для поезжан. Дружка явился со всем поездом и женихом и начал говорить присказеньки, над которыми хохотали до слёз. Он часто просил самогону, говоря: «Я ехал за сто вёрст, и у меня, у друженьки, язычок примёрз». Потом он обратился к ребятам и спросил, что им нужно. Девочка побойчее ответила: «Сто рублей за место, двести за невесту, да за жениха полтину, а не дашь — на полати закину». Дружка сделал суровое лицо, затопал ногами и закричал: «Марш из-за стола!» Ребятишки–трусы убежали, а посмелее — остались. Дружка подарил их деньгами, после чего они вылезли и их места заняли гости.
Жених ушёл к Насте, там отдал ей ботинки, и она стала одеваться в подвенечное платье. Родственницы Насти собирали на стол, а мать, когда надо было кушанья доставать из печи, не давала открывать печь, говоря, что горшок примерз, и дружка должен был его выкупить. Дружка попробовал открыть печь, но Авдотья не пускала. Ему пришлось отдать полтинник и поцеловать Авдотью, и тогда кушанья свободно достали из печи. Жених вывел Настю за руку из кухни и сел с ней рядом, и стали столовать. Их угощали пивом, самогоном, но они рюмки передавали рядом сидящим свахам, а сами ничего не пили и не ели потому, что они должны были венчаться, а сытым грешно. Настя сидела печальная с покрасневшим от слёз лицом и опухшими глазами. Когда на стол принесли блюда с пельменями, то их закрыли тарелками, сверх этого полотенцем. Крёстная мать невесты обнесла всех пивом, раскрыла блюда и всех поезжан поцеловала. После двенадцатого кушанья жених с невестой вышли из-за стола, а за ними все гости. Во время столования бабы песнями величали гостей.
Тысяцкого, если он скупился на деньги, обзывали дураком и глухим, бабы пели и плясали, девушки в это время уже не участвовали. Когда Настя оделась в дорогу, то вся её семья заголосила, а она, как и утром, пошла благословляться, кланялась в ноги. Дядя, крёстный, крёстная и мать благословили иконой, давали целовать. Потом, простившись со всеми, Настя вышла на двор, села со свахой в сани и заголосила:
Ты прости-ко, прощай, весь дом родной,
Ты прости-ко, прощай, моя матушка,
Я последний-то раз у тебя на дворике
На широком красной девицей.
Как-то буду жить без родной матушки?
Всe были готовы, и кони тронулись с мест. Выехав в поле, Настя бросила замоченный слезами платок: это, по обычаю, она бросила горе.
Через три месяца Настя пришла жить к матери, потому что характер мужа и родителей был в самом деле, как заверял сватун, слишком «хорош». Настя не вынесла упреков свекрови и побоев мужа и решила вернуться домой.
Н.Домрачева,
учащаяся школы взрослых в 1930 году.